Ну, есть Астрал или нет Астрала… По крайней мере, в ОСах или даже в обыкновенных снах попадаешь в иные миры, и убеждение, что это есть другая реальность, не менее реальная, чем твой мир, ничем нельзя поколебать. Вот знаешь ты это, и все!И она неоднородна, эта сновидческая реальность. Есть параллельные миры – это, в принципе, твой же мир, но малось преобразованный, странноватенький. Есть иные миры; они не похожи на твой ( все страньше и страньше, или странноватее и странноватее, как говорила Алиса) Есть еще нечто – локал без картинок, без декораций, полный только людей, и спящих, и мертвых, и сновидящих. Они все как бы чего-то ждут.
Надо же это все как-то назвать, а “Астрал” – вполне подходящее имя, и звучит красиво, и напоминает о звездах

«…не вполне подразумевают», говорите, дак это и не самое главное. Ничто так не иссушает мозги, как мудрствования на тему – это одно, а это друго. Свобода тогда наиболее рельефна, когда о ней говорят стены убогой хрущёбы. Когда по этим стенам ползут перекошенные прямоугольники света, а ты уже услышал во сне щелчок выключателя в доме напротив, которым один из этих прямоугольников и был включен, то какие тут «подразумевания» можно было бы счесть пригодными. Всё дело в том, что отнюдь не разум диктует нам сны. Конечно, думать о снах мы может так или иначе, но сны мы не думаем, а чувствуем, они есть опыт тела, а какого именно – это как вам больше нравиться. Тут ведь есть одна чудовищная вещь – сны должны говорить вместо нас, нет, это не метафора, по другому они не говорят. Один знакомый однажды сказал такой вопрос – «где гарантия, осознаёшь ты свой сон или тебе всего лишь приснилось, будто бы ты осознаёшь свой сон». Было это давно, в то время вопрос этот показался мне смешным, но с тех пор меня и самого посещали вопросы, несовместимые с возможностью ответить, а смешными они уже не казались. Они были частью моего дыханья, и когда я не мог дать ответ я задыхался без этого воздуха. Некоторые люди полагают ответить, но в этих ответах нет дыханья, их нельзя придумать самим. Когда то я хотел «всё расставить по местам». Это было такое чудесное время, ложь именно такая, благостная. Я был приверженным носителем идей классического оккультизма, я хотел видеть во сне именно то что присутствует не в снах. Такое желание просто досталось мне по наследству в готовом виде как, скорее всего, не только мне. Видимо никто это не избежит, лучшее, что здесь возможно, потерпеть крах. Чем сильнее я хотел, тем настойчивее ночь говорила мне совсем о других вещах, но я был упрямым бараном, очень целеустремлённым, и мои разочарованья были бесчисленны. Сны не осуществляют мечты, а дают их тем, у кого их нет. Только когда я вполне сдался и перестал быть исследователем, я стал праздным зевакою странной ерунды, эта ерунда стала близка, когда прежние баррикады знаний и верований не стояли уже между нами. Каждый день, добравшись с работы до кресла, я с жадностью вглядывался и вслушивался, я чувствовал в диапазонах, настолько враждебных человеческому чувству, что моё дыханье и сердце трепетало от страха и восторга как если бы я бежал какие-то неподвижные марафоны. Я возомнил себя свободным от оков памяти, вещи вокруг были не в состоянии уже принудить меня видеть их, я мог смотреть на вещь не зная её, в моём восприятии она была только нагромождением каких то неизвестных предметов. Так я мог видеть даже собственные руки и ноги. Я часто забавлялся наблюдением немыслимых нарушений архитектуры на улицах, где ни что не в состоянии было напомнить мне, что я видел эти улицы и дома на них каждый день. Мой мозг, по видимому, продуцировал такие объёмы эндорфинов, что хотя и не без опаски, но я мог спать где попало и в каких попало положениях тела. Ночью я просыпался в неестественной позе с вытянутыми перед собой руками и ногами, сохранявшими тонус в замках, не размыкающихся во сне. Меня это напугало и я пообещал себе не делать этого. Но в чём я не могу себе отказать, так это в глядении… я не знаю что это, но всем своим телом я чувствую их. Я расскажу вам о пропастях, куда брошенный камень не узнает дна. Если вам доводилось сидеть на краю так близко, что ваше сердце сжималось при взгляде вниз, вы можете понять меня, если только представите, что на неё можно смотреть только снизу вверх и никогда наоборот, ваши глаза должны быть прикованы к ногам, чтобы хотя бы короткий взгляд туда не вывел вас из равновесия. Подавляющее собою величие веет от неё, прижимает к земле и какой-то убийственно безрассудный соблазн видеть, дрожать от желания и страха, как маньяк, бежать от её чудовищной близости, опасаться и надеяться, что однажды бежать будет некуда. Каким-то образом мне мерещится особый, всегда узнаваемый запах, может быть это не запах вовсе, потому что на это время чувства, как спущенная с цепи собака, сливаются с темнотою, где нельзя уже узнать их точные имена. Было время, когда сны и созерцания жизни чувства не представлялись мне сколько ни будь опасными, я стремился открыть себя полностью, но так было вначале. Мы не такие уж прочные, то что делает нас практически неуязвимыми, дак это не мы сами, а только оазис человечности, который здание знаний и верований, возведённый целыми поколениями людей. С рождения мы находимся под опекой, но регулярной тренировкой возможно убедить его временно останавливать свою заботу над нами и тогда становится видима ничтожность личных ресурсов. Если мы хотим сохранить благопристойную физиогномику, мы обязаны смотреть телевизор, а не обои на стене. Трещины штукатурки в подъезде моего дома стали карты неизвестных маршрутов. Я пристрастился к вечерам с проникающими через пожелтевшую бумагу на окнах лучах заката, к звукам водопроводных труб в соседних квартирах, к мыслям, которые даже и не мысли вовсе, они берега и маяки. Но нет никакой возможности сказать, какова природа этой страсти.